Спектакль в Санкт-Петербурге Стулья
В мире театра творчество Эжена Ионеско занимает особое место, его пьесы принадлежат к золотому фонду драматургии двадцатого века. При всей мировой известности великого французского драматурга спектакли по его пьесам редкий гость в репертуарах театров, и причиной этой ситуации заключается в том, что каждое его произведение явление сложное, многогранное и воплотить замыслы Ионеску на сцене это задача требует особого видения и понимания. Премьерный спектакль «Стулья» Михаила Каргапольцева по одноимённой пьесе Эжена Ионеска на сцене «Цехъ Театра» — это явление примечательное и уникальное на театральных подмостках города, но причина этого не только в возможность увидеть сценическое воплощение трудов великого драматурга. Его пьеса «Стулья» принадлежит произведениям сложным для воплощения, в ней Ионеску воедино сплёл свою философскую концепцию, его мировоззрение и видения роли человека в обществе и мире. Это произведение, воплощённое в этом сценическом проекте «Цехъ Театра» это невероятный продукт синтеза различных театральных форм, при этом авторы-создатели его воплотили замысел Ионеску в форме философской притчи, где в авангардной оболочке театр абсурда вплетает в себя элементы психологической драмы и древнегреческой трагедии. Сценическое пространство спектакля в минималистической манере рисует маленький остров, на котором находится старая, заброшенная лачуга с окном, обращенным к морю, в ней доживают свой век мужчина и женщина, но это не единственные действующие лица. Характерной особенностью произведений Ионеску в том, что в своих произведениях создавал разнообразную галерею персонажей и действующих лиц. Одни из этих персонажей присутствуют реально, другие незримы или эпизодически возникают в спектакле, таким образом Ионеску выстраивает своё видение мироздания. Авторы-создатели этого проекта создали в сценическом пространстве спектакля галерею виртуальных, эти незримые личности создаёт окружение, в котором доживают свой век в нищете и лохмотьях старости старик и старуха. Приём создания таких виртуальных персонажей в пьесе характерен для произведений Ионеску, в этом одно из проявлений символизма, который присутствует в творчестве великого драматурга. В спектакле эти персонажи не появляются на сцене сразу, их лики и образы невидимы, они оживают в разговорах реальных героев, при этом они живут в сценической риторики, в спектакле эти люди реальные. Их лики оживают вербально (за кадром), появляются поочередности и вступают незримо – присутствующими в контакт с людьми. В спектакле сценически их образы воплощены в виде стульев, они возникают в центре внимания по мере прибытия того или иного незримого персонажа. Подобный приём несёт символизм, в котором автор передаёт своё экзистеальное видение мира, его видение человеческого одиночества, одиночества в гуще толпы, в спектакле это предаётся через героев окруженных персонажами-стульями, они олицетворяет стену безразличия окружающих к заброшенным на край света людям, где они вынужденных доживать остаток жизни. Философская концепция экзистенциализма выражается в невозможности изменить установленный порядок, этот фатализм приводит к драме, которая близка по глубине к Шекспировским трагедиям. Спектакль «Стулья»- открывает зрителю большую трагедию маленьких людей, которые не пытаются изменить мир, они хотят быть услышаны в этом мире населенном силуэтами. Вопреки тому, что пьеса «Стулья» написана более полвека назад это произведение не теряет актуальность, сегодня наш мир также населен похожими виртуальными персонажами, которые вершат судьбами реальных людей. Мы также как та пара, заброшенная по воли судьбы на безжизненный остров, должны бороться за то, что бы быть услышанным и замеченным теми персонажами, воплощенными в виде стульев. Актуальность спектакля «Стулья» заключается в том, что он предоставляет нам всем бесценную возможность осмысления мира вокруг нас, это возможность излечиться от ледяного холода безразличия в котором мы все погрязли в нашем динамичном веке информационного одиночества.
Пьеса: Стулья
«Чем глубже вдаль, тем дальше вглубь».
Кажется, моя влюбленность в театр абсурда перерастает в любовь НАВСЕГДА. В попытке объяснить мир и человека можно написать увесистый реалистичный роман и аккуратно растолковать читателю все причинно-следственные связи; можно написать традиционную пьесу и через слова и действия персонажей упорно вырисовывать всё тот же детерминизм событий; а можно, как делает театр абсурда, изобразить каляку-маляку, игру, шутку, шумелку, пыхтелку, сопелку, но, как ни странно, именно эта нелепица окажется самой достоверной и пропитанной сутью жизни. И вот так — из условности, формальности, контура — с подлинной очевидностью проступит из текста темная дыра человеческого существования. «Стулья», как мне кажется, пьеса не столько о старости и одиночестве (хотя и о них тоже), сколько о более универсальных категориях человеческого бытия: об оторванности, изолированности человека, который не только заточен в отдельной темнице своего тела, но также своего сознания. Это заброшенное одинокое существо непрерывно (или прерывно?) проживает свою жизнь в сожалении, в сослагательном наклонении, проваливается из эфемерного сейчас в вымышленное завтра, в выдуманное вчера. Это существо наделено языком, но не способно ничего посредством него выразить. Отсюда у театра абсурда такая любовь к взламыванию языка через повторы, сокращения и клише. В этом смысле очень показательны в «Стульях» сцены диалогов с прибывшими гостями. Пусть недоверчивый и рассудительный читатель, который возмущен диалогами театра абсурда, в качестве эксперимента попробует сделать стенограмму какой-нибудь многолюдной встречи, и в итоге получит схожий текст. Диалоги у Ионеско отображают герметичность высказываний и невозможность коммуникации. Но пьеса «Стулья» еще и самоиронична. Ионеско создал яркое высказывание об искусстве, не пощадив и себя. («Мне больно, у меня перелом призвания».) Прибывающие стулья-гости скапливаются на сцене во множестве и имитируют, зеркалят зрительный зал, образуется его мини-дубль. Все ждут оратора, который озвучит человечеству Весть (не на эту ли роль претендует искусство?), но оратор мычит или немотствует. Итог печален: художественное высказывание, созданное, казалось бы, на языке универсальных кодов, тоже оказывается пустым. И действительно, читатель/зритель, словно Нарцисс, вычитывает из произведения искусства только себя самого. Так как же вырвать из вечного мрака забвения свое конечное смертное Я, как выразить всю жизнь, сотканную из мелочей, звуков, света и невыразимого, как объяснить себя Другому? Невыполнимая задача. Человек пытается, стремиться, сожалеет, тоскует, надеется и, умирая, растворяется в гуле таких же невысказанных человеков.
Тексты театра абсурда, конечно, не взять с наскока, они требуют некоторых теоретических знаний, терпения и усердия, но вы будете вознаграждены с избытком. И конечно, пьесы нужно непременно смотреть в театре, потому что текст – это всего лишь каркас, а вся суть — в игре, в паузах, в пустотах, в невыразимом, в том, что лежит по ту сторону языка.
