Люди Эрмитажа
Академик Иосиф Абгарович Орбели, директор Государственного Эрмитажа, заметно нервничал, чем невероятно удивлял сотрудников музея. Каждые полчаса он просил соединить с Москвой и Комитетом по делам искусств, в чьём ведомстве находился Эрмитаж. Черная трубка телефонного аппарата голосом секретаря Комитета монотонно отвечала «Ждите указаний…» и срывалась на длинные гудки…
Эрмитажу везло на директоров, но Орбели была отведена особая роль в истории этого музея.
Иосиф Абгарович был археологом, учёным-востоковедом, специалистом по армянским, турецким и иранским древностям. Он имел опыт организации археологических экспедиций, где не последнее место занимает материально-техническое обеспечение, включая оборудование для хранения и транспорт для вывоза найденных артефактов. Но, главное, он умел подчинить участников и волонтёров строжайшей дисциплине и создать все необходимые условия для их развития и самореализации, формируя сообщество единомышленников.
Навыки работы в нестандартных условиях и опыт крепкого хозяйственника пригодились академику Орбели сначала для проведённой в кратчайший срок эвакуации бесценных экспонатов Эрмитажа, а затем в блокадном Ленинграде.
«Съешьте бобы — готовьте гробы!»
«Чечевицу съедите, Ленинград сдадите!» Такие листовки с провокационными текстами немцы, мастера панических атак, сбрасывали с самолетов в районах, где ленинградцы рыли окопы и противотанковые рвы. Город не сдали!
Война и блокада не изменили привычный распорядок внутренней жизни Эрмитажа. Не ослабевающая, несмотря на экстремальные условия блокадного быта, дисциплина среди сотрудников, безоговорочное подчинение руководству. Только помогая друг другу можно было сохранить себя и выжить в кошмаре военных будней.
Включилось самое тяжелое для человека испытание, на какое только способна природа — управление голодом. Фашисты ожидали скорой капитуляции города, сыграв на животных инстинктах человека. Они рассчитывали взять жителей Ленинграда измором, лишив их пищи.
«Угроза нехватки или отсутствие пищи всегда были главными причинами сокращения жизни человека. А переизбыток пищи в современном мире, который мы имеем благодаря новейшим технологиям, выводит людей из-под природного управления», — говорит на лекциях по Системно-векторной психологии Юрий Бурлан.
Люди умирали от голода, не дойдя до своих подъездов, рабочих мест, истощенные и обессиленные засыпали в промерзших квартирах вечным сном. Их трупы свозились в морги, один из которых находился под Эрмитажем. Выдавшаяся холодная и снежная зима 1941-1942 уничтожила переносчиков заразы крыс, от которых всегда страдал город, не дав развиться эпидемии.
В блокадном Ленинграде были известны случаи каннибализма. Голод срывал покров культурных ограничений. Но эти случаи не носили массовый характер, как нам пытаются представить некоторые порочащие историю Великой Отечественной войны авторы.
Бросившие вызов смерти
В коллективном психическом народа, населявшего территорию Советского Союза, столетиями отрабатывался уретральный менталитет. Благодаря развившимся на базе уретрального менталитета высочайшим традициям зрительной культуры, проявленным милосердием и запретом на убийство, 99% жителей Ленинграда готовы были умереть голодной смертью, но сохранить своё человеческое достоинство. Никому из сотрудников Эрмитажа, бок о бок находившихся с невывезенными ценностями государственного музея, не пришло в голову продавать их во спасение живота своего.
Использование гитлеровцами метода блокадного кольца с целью вызвать архитепичный страх и пораженческие настроения у жителей города в рядах зрительной интеллигенции, как всегда в «русском вопросе», привело к обратному результату.
Интеллигенция сублимировала свой страх смерти в искусство. Страх растворялся в кино и спектаклях, в «Седьмой симфонии» Д. Шостаковича, рисунках А. Никольского, запечатлевшего блокадную жизнь эрмитажников, стихах Ольги Берггольц, юбилейных торжествах в честь Навои и 800-летия Низами, временных экспозициях, в продолжении научно-исследовательских работ, в холодных библиотеках, промерзших кабинетах Эрмитажа, в госпиталях и больницах, куда отправлялись актеры петь и декламировать, а сотрудники музея читать лекции по искусству раненым и истощенным дистрофикам.
На фронте культура, вела «обстрел» мощной артиллерией феромонов, отпускаемых кожно-зрительными красавицами Руслановой, Шульженко, Орловой, Целиковской, приводя мышечные полки в состояние благородной ярости ради готовности нести врагам смерть. В блокадном Ленинграде культура объединяла жителей и объединялась сама ради жизни.
«В годы войны наш народ защищал не только свою землю. Он защищал мировую культуру. Он защищал всё прекрасное, что было создано искусством», ─ писала Татьяна Тэсс, известная советская писательница, журналист и публицист. Как бы тяжело не было в блокаду, жители Ленинграда ощущали поддержку всей страны. Война и всеобщее горе консолидировали народ.
«Ленинградцы, дети мои, Ленинградцы, гордость моя!» Джамбул Джабаев
Первый спецпоезд увозил ценности Эрмитажа в тыл через 7 дней после начала войны. Сопровождать эшелон была назначена небольшая группа сотрудников музея, которой руководил Владимир Францевич Левинсон-Лессинг. Блестящий эрудит, будущий почётный член международной организации ЮНЕСКО, крупнейший знаток европейского искусства, Владимир Францевич, абсолютно не приспособленный к бытовым обстоятельствам, возглавил труднейшую операцию по перевозке, сохранению и возвращению обратно в полной сохранности эрмитажных ценностей.
В страшные месяцы блокады активный и деятельный директор Эрмитажа Иосиф Абгарович Орбели по собственной инициативе разместил в музее несколько бомбоубежищ для самих эрмитажников, их близких, представителей интеллигенции замерзающего города. Улетая в марте 1942 года на Большую землю, Орбели был худой и желтый, ничем не отличаясь от тех, кто оставался в блокадном городе, чтобы умереть или чудом выжить.
Ответственность за шедевры, которые были доверены директору Эрмитажа народом, не исключала заботы еще о такой ценности, как дети сотрудников музея, которых нужно было срочно эвакуировать в тыл. Через месяц после начала войны 146 мальчиков и девочек отправились в длинный и трудный путь на восток.
Дети прощались с родителями в фойе Эрмитажа, а возле подошедшего к музею транспорта стоял Иосиф Абгарович Орбели и каждого малыша собственноручно подсаживал в автобус.
Всего в эшелоне, уходящем на восток, находилось 2500 детей города. Руководила интернатом на колесах сотрудница Эрмитажа Любовь Антонова. Добравшись до первого пункта назначения, она писала в Ленинград Орбели: «Колхоз прислал за эрмитажными ребятами 100 подвод…мы тронулись по направлению к деревне. Все население деревни, одетое в праздничные платья, с цветами в руках, со слезами на глазах, встречало нас перед правлением колхоза. Колхозники сами высаживали ребят из телег, несли их в комнаты, усаживали за столы, кормили заранее приготовленным обедом. Затем нам сказали, что вытоплено несколько бань, и колхозницы, забрав ребят, сами перемыли их в банях и принесли их к нам чистыми, завернутыми в одеяла…146 ребят живы и здоровы и шлют привет своим родителям».
Смысл жизни – Эрмитаж
Согласно инвентарным книгам, к 1941 году в выставочных залах и запасниках Эрмитажа насчитывалось миллион шестьсот тысяч единиц. Каждый из этих экспонатов был аккуратно упакован и сохранён, а после снятия блокады возвращён на своё место.
Эрмитаж в скованном холодом и страхом кольце блокады стал островком спасения для людей со зрительным вектором. Научные сотрудники, экскурсоводы, художники, реставраторы, профессора и аспиранты, все те, кто не был призван на фронт, ежедневно возвращались на своё рабочее место, даже если оно было перенесено в подвалы разоренного, обстрелянного музея, в залы с невыгоревшими квадратами вместо художественных полотен на стенах.
Картины были вынуты и отправлены в тыл, а рамы остались висеть на своих местах. Это было решение директора и тех, кто отвечал за эвакуацию бесценных экспозиций.
«Пустые рамы! Это было мудрое распоряжение Орбели: все рамы оставить на месте. Благодаря этому Эрмитаж восстановил свою экспозицию через восемнадцать дней после возвращения картин из эвакуации! А в войну они так и висели, пустые глазницы-рамы, по которым я провел несколько экскурсий…Это была самая удивительная экскурсия в моей жизни. И пустые рамы, оказывается, впечатляют. Сила воображения, острота памяти, внутреннего зрения возрастали, возмещая пустоту. Они искупали отсутствие картин словами, жестами, интонацией, всеми средствами своей фантазии, языка, знаний. Сосредоточенно, пристально люди разглядывали пространство, заключенное в раму…» А. Адамович, Д. Гранин «Блокадная книга»
Помимо зрительной научной и творческой интеллигенции в штат Эрмитажа, ещё до войны, зачислялись рабочие-столяры, плотники-краснодеревщики. Сосредоточенные на деталях, они своими руками изготавливали уникальные упаковочные ящики всех размеров и габаритов с особыми креплениями и мягкой водонепроницаемой обивкой для предполагаемой транспортировки бесценных экспонатов.
Заранее помеченные «тайными знаками», понятными только узкому кругу специалистов, эти ящики впоследствии стали предметом тщательного изучения организаторов международных аукционов Сотби и Кристи.
Вызов культуры
Прошлое имеет свойство возвращаться — в воспоминаниях, фотографиях, мемуарах и событиях. Россия восьмое десятилетие отмечает День снятия блокады, в очередной раз напоминая всем живущим избитую заповедь о том, что ради общего блага человечеству давно пора выйти за пределы собственного звукового эгоцентризма.
Навигатор направления современной культуры отчетливо демонстрирует, что рулит она не в ту сторону. Не создает единое народное мировоззрение, а кичится односторонним зрительным снобизмом. Отсутствие понимания себя, своего уретрального коллективистского менталитета, отличающегося от западного, приводит к нарушению чувства самосохранения, снимает все ограничения, открывая дорогу саморазрушению.
На современных звуковиков и зрительников природой возложена задача не позволить обществу провалиться в тотальную ненависть и братоубийство и дан инструмент – системное мышление. Им остается только понять, что опоздание чревато новым витком природного управления, которое в своих временных поясах может не дать возможности к выживанию человечества как вида.
В коридорах времени
В окуляры прицелов дальнобойных орудий отчетливо просматривалась панорама Ленинграда. На его площади, улицы, крыши немцы обрушивали тонны металла и взрывчатки. От смотровой площадки, занятой гитлеровцами, до главного музея страны оставалось 14 километров.
К главной заповеди музейного работника относится сохранение музейных ценностей. Только ему дано определять и ощущать своим профессиональным чутьём, где заканчиваются напрасные опасения и начинается предусмотрительность. Сотрудникам Эрмитажа было вменено в обязанность активное участие в проведении регулярных занятий по гражданской обороне с имитацией «Воздушной тревоги».
Оттачивание навыков по тушению пожара, эвакуации, по пробному упаковыванию картин и скульптур пригодилось уже в первые дни войны. Люди не растерялись, а только ждали сигнала, чтобы занять заранее намеченные посты на крышах, чердаках и в других помещениях Эрмитажа и Зимнего дворца.
Благодаря своему директору, академику АН СССР Иосифу Абгаровичу Орбели, Государственный Эрмитаж пострадал в меньшей степени, в отличие от дворцовых комплексов в пригородах Ленинграда, подвергшихся интенсивному фашистскому вандализму.
Задолго до начала войны музеи Ленинграда и его пригородов получили приказ о безотлагательном создании планов эвакуации их собраний. «Необходимо было разделить экспонаты по степени уникальности на очереди и заготовить под них тару, способную вынести дальнюю дорогу», — вспоминал сотрудник музея В.М.Глинка. Впоследствии выяснилось, что из директоров к этому приказу со всей ответственностью отнёсся только академик Орбели.
Европа ещё не научилась различать гул фашистских самолётов и скрежет гитлеровских танков по мостовым своих городов, безумная звуковая идея «превосходящей расы» пока не отравила умы всех немцев, а крепкий, опытный хозяйственник Орбели уже принялся заготавливать километры клеёнки, сотни рулонов папиросной бумаги, десятки сотен деревянных ящиков всех размеров, тонны ваты и прессованной стружки, сотни мешков с дефицитной пробковой крошкой.
В его эрмитажном хозяйстве на опечатанных складах музея неприкосновенным запасом на «чёрный день» годами хранились «заначки-заготовки» всех необходимых материалов, аккуратно разложенные по шкафчикам, ящичкам и полочкам.
В отличие от других руководителей музеев, рационализировавших свою безответственность тем, что за лишний кусок клеёнки или килограмм гвоздей ленинградская партийно-хозяйственная номенклатура обвинит их в паникёрстве, Орбели ненасытно требовал от начальства дополнительные фонды на «стратегические нужды» — покупку досок, фанеры, скоб, инструментов, обёрточных материалов, тары. С академиком Орбели не смели не считаться.
Ничего похожего не было ни в одном другом музее Ленинграда и его пригородов. Насмехавшиеся над Иосифом Абгаровичем за его паникёрство и практичность коллеги-директоры, получив от властей команду к эвакуации музейных ценностей, растерялись. Экспонаты упаковывались в наскоро сколоченные ящики, набитые свежим сеном, заматывались в разорванное на лоскуты царское бельё, укладывались в бельевые сундуки.
Окажись у пригородных дворцов свои Орбели, не искали бы на протяжении 70-ти лет затерявшиеся следы Янтарной комнаты.
«Основан на реальных событиях»
Не удивительно, что к юбилею больших и значимых для страны событий в прокат выходят документальные и игровые фильмы. Знать свою историю – хорошо, напоминать о ней подзабывшим – правильно, открывать новое не ведающим – полезно. С той только оговоркой, что современные кинорежиссеры грешат некоторой вольностью в трактовке исторических событий. Отчасти это настораживает, еще чаще попахивает конъюнктурностью.
Классная картинка. Великолепные батальные сцены, безоговорочно выдающиеся съемки на воде. Замечательная операторская работа. Свежий актерский состав с дебютом Марии Мельниковой, Андреем Мироновым-Удаловым и Гелой Месхи в главных ролях. На пресс-конференции режиссер признался без тени смущения, что ему не стыдно показать картину Стивену Спилбергу.
Но в который раз невозможно не споткнуться на фразе «основан на реальных событиях». Неужели и правда эта формулировка дает съемочной команде право на все, включая свободную трактовку исторических событий?
На вопрос корреспондента «Правмира», привлекались ли к участию в сценарии и вообще к фильму историки и архивные документы, Алексей Козлов отреагировал бурно и даже с негодованием:
– Фильм, кстати, отдельно покажут в Петербурге родственникам погибших и выживших в той трагедии, их имена идут в финальных кадрах.
Режиссер убежден, что «художественное кино – не документальное», «можно опираться на документальную фактуру, но из этого ничего не получится», поэтому тех сведений, что были почерпнуты командой в опубликованных статьях, вполне достаточно для сюжета и фильма.
Но чем дальше от нас событие, тем вольнее интерпретация. Один из журналистов на пресс-показе, пытаясь поддержать режиссерскую позицию, вспомнил Валентина Распутина, сказавшего однажды, что исторический текст допускает 20 процентов вымысла. Вымыслу место найдется всегда. То, что в фильме баржа не погибла (конечно же, главные герои благополучно добрались до спасительного берега), то, что нарушение всяких правил транспортировки, массовая гибель людей в фильме изображены не чьей-то халатностью и разгильдяйством, а попыткой проложить Дорогу жизни («Баржу отправляем к утру. Будем ждать результат. Дай Бог нам удачи!»), на мой взгляд, все-таки не делает чести режиссеру, да и не читается это так.
Красочно, пастозно, широкими мазками сделанная история оказывается такой, каких, надо признаться, много. Чересчур счастливый хэппи-энд (чего стоит расстрел немецких «мессершмиттов» с баржи из винтовок) превращает фильм в романтическую сказку, в эффектный экшн, фильм-катастрофу, в котором, наоборот, от жизненности и правды остается чуть больше 20%. В конце концов, творец имеет право на творчество.
«Ладожский Титаник»
Первые публикации о гибели баржи №725 (в некоторых документах ее называют 752 и даже 755) появились в СМИ в конце 1998 года, прямо накануне юбилея снятия блокады. Тогда своими воспоминаниями поделился один из выживших участников той трагедии.
Баржа, груженная под завязку людьми (полторы тысячи человек, включая взвод курсантов и офицеров военно-морского училища, медиков Военно-медицинской академии и других военных специалистов), не говоря о самых разных грузах, включая автотранспорт, отправилась из порта Осиновец в Новую Ладогу. Баржу буксировал «Орел», капитан которого вынужден был пренебречь своими опасениями (приближался шторм) и выйти из порта по приказу командования.
Ладожское озеро называют морем не только за общую площадь, но и за коварство, непредсказуемость. Здесь штиль легко сменяется бурей, а высота волны может достигать шести метров. Именно в таком шторме в ночь с 16 на 17 сентября 1941 года у баржи №725 треснула обшивка. Трюм наполнился водой, разрушился корпус, судно утянуло под воду. Так как деревянная баржа (скорее всего, ее использовали для перевозки коров) не была оборудована спасательными плавсредствами, шлюпками, кругами, выжить удалось чуть больше чем двумстам человек.
Информация о массовой гибели офицеров и курсантов была засекречена, не нашла отражения даже в мемуарах военных, обеспечивающих перевозки по Дороге жизни. Только в 2004 году доклад от 8 октября 1941-го был рассекречен.